Симптомы появились без предупреждения. “Мы вышли из кабинета препарирования в больнице Святого Томаса на утренний перерыв и пошли по набережной к Ламбетскому мосту”, – писал микробиолог Т.Х. Пеннингтон об одном из дней учебы в медицинской школе. – “Идя туда, я чувствовал себя прекрасно. Возвращение обратно было ужасным из-за жара и болей в конечностях”.
Эд Сусман, разносчик газет на севере штата Нью-Йорк, еще неожиданнее: “Я отчетливо помню, что в одном из доходных домов, где у меня было много клиентов, мне стало очень жарко. Выйдя на заднее крыльцо, я буквально почувствовал, как-будто на меня обрушилась плита. Мои колени подкосились, и я привалился спиной к стене здания. Я даже не помню, как смог закончить маршрут”.
Новый загадочный респираторный вирус вырвался из Китая и стал поражать население планеты, практически лишенное иммунитета.
Знакомо? Очень. Но есть нюанс – на дворе был не 2020 год, а 1957-й, более 60 лет назад. Прежде чем глобальная пандемия гриппа H2N2 завершилась, она унесла жизни 116 тыс. человек в США (что эквивалентно примерно 232 тыс. сегодня) и до 4 млн. человек по всему миру.
Миллионы погибших – это уже катастрофа по любым меркам. Однако эта пандемия почти полностью исчезла из культурной памяти. Интересно, будет ли кто-нибудь в 2080-х годах что-нибудь знать о COVID-19?
История действительно начинается до жути знакомо: в феврале 1957 года в Китае был обнаружен новый респираторный вирус. Китайское правительство не смогло своевременно оповестить международное сообщество о своем открытии, и новый штамм гриппа быстро распространился по всей Азии. Лишь в апреле, когда в Гонконге, бывшем в то время британской колонией, разразилась эпидемия с числом заболевших 250 тыс. человек, мировые СМИ обратили на это внимание.
В апреле-мае вирус попал на американские военные базы в Корее и Японии. В июне вспышки заболевания начались в США: сначала в военных лагерях на Род-Айленде, затем в Калифорнии. Оттуда вирус распространился по всему континенту.
Опыт Эда Сусмана не был каким-то необычным. Грипп H2N2 часто начинался с внезапной “шаткости ног и озноба, сменяющегося прострацией”, боли в горле, повышения температуры до 38-40 градусов, боли в голове, груди и спине, сухого кашля – и все это сопровождалось сильной усталостью.
В конце концов, Сусман выздоровел и мало что помнит, кроме того, что в основном все время спал. На самом деле большинство пациентов выздоравливали в течение 4-5 дней, хотя у некоторых наблюдались рецидивы, иногда более тяжелые, чем изначальные.
А когда вирус убивал, то он делал это очень жестоко. Большинство умерших испытывали сильное затруднение дыхания, обесцвечивание кожи из-за недостаточного насыщения крови кислородом, кровавый кашель и бактериальные инфекции, поражавшие дыхательную систему.
Смерть наступала, как правило, менее чем через неделю. Более того, две трети умерших погибли в течение 48 часов после поступления в больницу (в то время еще не существовало отделений интенсивной терапии и противовирусных препаратов, а аппараты искусственной вентиляции легких были довольно примитивными). Каждый пятый даже не успел добраться до больницы.
Как и в случае с гриппом 1918 года, молодые люди были особенно восприимчивы к заражению этим вирусом. Некоторые пожилые люди могли иметь иммунитет от пандемии гриппа 1889–1890 годов, которая могла быть вызвана аналогичным штаммом. Но эта устойчивость к инфекции перевешивалась смертоносностью H2N2 для этой возрастной группы — для людей старше 65 лет она была почти в 20 раз выше.
Летом 1957 года во время сверхраспространения вируса среди молодежи в казармах, лагерях и на съездах уровень инфицирования составлял от 30 до 89%. В течение нескольких недель после досрочного открытия школ в округе Тангипахоа (штат Луизиана) вирус подхватили около 60 тыс. человек.
Это, в сочетании с неточностью представленных в то время данных, скрывало истинное влияние H2N2 на население, особенно на пожилых людей и людей, находящихся в группе повышенного риска. Были одобрены дальнейшие публичные мероприятия и задан тон предстоящему ответу.
Это оказалось роковой ошибкой. Молодежь вскоре вернулась домой с летних поездок, и вирус H2N2 распространился по всей стране. Когда осенью по всей стране открылись школы, уровень инфицирования составлял от 40 до 60%.
К середине сентября распространение вируса на Западе США шло уже полным ходом, а в середине октября под ударом оказалось Восточное побережье. Осенняя волна была настолько масштабной, что заболело почти две трети учащихся. В Нью-Йорке во время осеннего пика в начале октября одновременно отсутствовали 29% учащихся школ. В Манхэттене этот показатель составил 43%.
Власти почти не предприняли мер для смягчения последствий распространения. Школы, как правило, оставались открытыми. Большие собрания, как правило, разрешались. Не было никаких предписаний оставаться дома. “Не было предпринято никаких усилий по карантину отдельных лиц или групп, – писал один эпидемиолог, – и было принято сознательное решение не отменять и не откладывать большие собрания”.
Это произошло не из-за недостатка проницательности. Жесткие, иногда ограничительные меры в области здравоохранения были характерны для пандемии 1918 г., а также для более поздних вспышек полиомиелита. Американцы были свидетелями отслеживания контактов, ограничения публичных собраний и закрытых помещений, обязательного использования масок и даже закрытия городов.
Однако практически ни один из этих инструментов не был использован для борьбы с H2N2. Отчасти это объясняется тем, что такие меры считались “бесперспективными”, учитывая скорость и легкость распространения вируса. А также потому, что работы по созданию эффективной вакцины были начаты к весне 1957 г. и завершены к лету того же года.
Увидев сообщения о появлении вируса H2N2 в Гонконге, Морис Хиллеман, вскоре возглавивший американскую вакцинальную кампанию, вспоминает, что воскликнул: “Боже мой… Это пандемия. Она здесь!”. Через несколько дней после получения образцов вируса его лаборатория смогла идентифицировать новый вирус H2N2. К 12 мая Служба общественного здравоохранения США предоставила производителям вакцин культуры вируса. К июню были проведены испытания вакцины, эффективность которой оценивалась в 53-60%. В июле вакцину начали получать военнослужащие, а в августе первые дозы были введены населению США. В конечном итоге в США было введено около 30-40 млн. доз.
Однако для многих это было слишком мало и слишком поздно.
Этот смертельный опыт, похоже, исчез даже в сносках коллективной памяти.
В то время люди знали о пандемии, слышали о ее распространении, симптомах, мерах предосторожности и возможных социальных последствиях по радио, телевидению и в газетах. По данным опроса Гэллапа, проведенного в сентябре 1957 г., 92% взрослых американцев знали о вирусе H2N2. Более трех четвертей знали о вакцине, и почти две трети планировали ее приобрести.
Одним из возможных объяснений коллективной амнезии является ее исторический контекст. Например, в 2014 г. инфекционные заболевания привели к смерти около 34 человек на 100 тыс. населения – примерно столько же, сколько хронические заболевания нижних дыхательных путей, такие как астма.
В 1950-х годах все было иначе. В то десятилетие уровень заболеваемости был примерно в два раза выше, а такие болезни, как полиомиелит, по-прежнему уносили тысячи жизней ежегодно. На памяти людей показатели смертности от инфекционных заболеваний были астрономическими – около 200 на 100 тыс. человек в 1940 г., 300 в 1930 г. и почти 1000 во время пандемии 1918 г.
Такое знакомство со смертностью от инфекционных заболеваний позволяет предположить, что, хотя общественность, возможно, и была первоначально встревожена появлением нового штамма гриппа, быстро стало ясно, что H2N2 не является возвратом к 1918 году, что снизило тревогу.
Это нашло отражение в новостях, говорит Кэтрин Карстейрс, историк медицины и здравоохранения из Университета Гельфа (Канада), которая недавно работала над обширным исследованием СМИ того времени. “Были сообщения о возникновении и появлении вируса H2N2”, – говорит она. – “Но к Новому году тема практически исчезла со страниц”.
Еще один элемент, по которому пандемия не вошла в историю, заключается в том, что в отличие от гриппа 1918 г. (от него гибли в основном молодые люди), возрастная кривая H2N2 соответствовала типичным моделям смертности от гриппа, который, как и COVID, чаще поражает пожилых и немощных людей.
“Как общество, мы, кажется, гораздо меньше беспокоимся, когда умирают пожилые люди”, – говорит Карстерс. – “Сравните H2N2 с историческим вниманием и паникой вокруг полиомиелита, от которого страдали в основном дети. Мы гораздо больше скорбим о потере людей, которые, как нам кажется, “еще не пожили””.
В природе гриппа также есть что-то почти обыденное. Это не экзотика. Симптомы знакомы, но не сенсационны, если сравнивать с лихорадкой Эбола или натуральной оспой. Все мы неизбежно заражаемся им в той или иной форме, и почти все выздоравливают. Новизна – вот что имеет тенденцию задерживаться в памяти людей”, – говорит Джордж Денер, историк экологии и автор книги “Грипп: столетие науки и ответных мер здравоохранения”. Денер сравнивает это с тем, как в XIX веке люди были больше встревожены холерой, чем туберкулезом, хотя от туберкулеза умирало гораздо больше.
Оказалось, что вместо смерти или болезни люди вспоминают о пандемиях в основном как о нарушении повседневной жизни: изоляции, масках, социальной дистанцированности. В 1957-58 гг. ничего этого не было.
Возможно, это предвещает, что мы сможем запомнить и извлечь уроки из COVID. Хотя и не обязательно. “Человеческая память такова, что мы отделяем и отбрасываем неприятные времена, – говорит Дехнер. – “И если прошлое – это пролог, то потребуются огромные усилия, чтобы сохранить трагедию COVID в памяти общественности и политиков, чтобы эффективно подготовиться и отреагировать, когда наступит следующая пандемия – а она неизбежно наступит”.
Читайте также: Смертельные пляски Святого Вита