Наше временно́е восприятие мира не делится на ряд аккуратных сегментов, но именно так мы говорим о времени и так его измеряем.
Смотреть на часы – странное занятие. С тиканьем и движением секундной стрелки наша жизнь разбивается на крошечные отрезки. Часы разделяют время. Даже в данный момент, когда вы читаете это: тик-так, тик-так. Если смотреть на часы достаточно долго, реальность может показаться дрожащей, дергающейся серией дискретных моментов – вереницей аккуратно разделенных моментов “сейчас”.
Но в целом мы воспринимаем время не так. Для покойного французского философа Анри Бергсона существовала огромная разница между абстрактным “часовым временем” и повседневной психологией того, как мы на самом деле ощущаем течение времени.
Это имеет смысл, но не кажется правильным.
Содержание
Строго говоря, все единицы времени, которые мы используем, связаны с пространством и движением. Если день – это полный оборот Земли, то часы, минуты и секунды – это просто доли этого оборота. Например, мы спим в течение трети оборота Земли вокруг своей оси, а день рождения отмечаем после каждого полного оборота нашей планеты вокруг Солнца. Проблема с концептуализацией времени таким образом заключается в том, что она рассматривает время как серию дискретных отрезков. В нем час рассматривается как единица, в которой мы живем. Прожив эту часовую единицу, мы переходим в другую, и еще одну, и так далее. Но сами мы не так чувствуем течение времени. Наша жизнь – не пластилиновый мультфильм, снятый методом покадровой анимации.
Поэтому вместо слова “время” Бергсон предпочел другое слово: длительность.
Для ученых время обычно рассматривается как серия неподвижных изображений, как старинное слайд-шоу. Но Бергсон описывал “длительность” как плавный поток или течение – это ближе к нашему субъективному ощущению. Всё дело в течении времени: “последовательность без абсолютного различия”. Между прошлым и настоящим существует очень незаметный для нас переход. Наше сознание вечно течет вперед, не задерживаясь между отдельными единицами времени, как бы бесконечно мало мы их ни дробили. Прошлое перетекает в настоящее, и мы не можем отличить один момент от другого.
Путаница во времени
Чтобы проиллюстрировать свою мысль, Бергсон сравнил разницу между длительностью и временем с тем, как мы слушаем музыку. С точки зрения ученого, мы можем сосредоточиться на отдельных нотах произведения, переходящих от такта к такту. A – E – C – E, допустим, в темпе presto.
Однако, с точки зрения нашего субъективного сознания, мелодия сливается воедино. Мы воспринимаем музыку как единое целое – движущееся, смешивающееся, гармоничное, сливающееся с нашими чувствами и создающее уникальный и часто эмоциональный опыт. Так же и со временем. Мы не воспринимаем время как конкретную минуту снова и снова, но мы воспринимаем его как длительность.
Проблема в том, что наличие двух разных рамок времени приводит к путанице или, по крайней мере, искажает то, что большинство из нас переживает каждый день. Когда мы переключаемся с одной системы на другую или тратим слишком много времени, рассматривая время как дискретные научные единицы, это может дезориентировать и казаться сюрреалистичным – искусственное описание естественного явления.
Более того, Бергсон утверждал, что даже в рамках некоторых научных дисциплин это “время по часам” представляет собой искажение факта. Например, он поднял вопрос о таксономии животных: Разделяя эволюцию жизни на различные дискретные виды, биологи отмахиваются от уникальности (и удивительности) жизни. Вместо этого Бергсон считал, что мы должны говорить о “жизненной силе” – или непреходящей жизненной силе. Жизнь движет вперед витализм и динамизм. Это не дискретное, а постоянное и сплошное движение, и это совсем не похоже на плакат, изображающий шесть стадий эволюции человека.
Проникновение в сознание
Надо заметить, что Бергсон был очень популярен в свое время. И он очень раздражал многих людей. Хотя сам философ восхищался Эйнштейном и не считал, что его собственные работы несовместимы с теорией относительности, а вот Эйнштейну не нравилась концепция Бергсона о “длительности”. Но наиболее яростным противником Бергсона был философ Бертран Рассел, который писал: “Философия Бергсона, хотя и демонстрирует конструктивное воображение, кажется мне полностью лишенной аргументов и совершенно беспричинной; он никогда не думает об основах, а просто придумывает красивые сказки”.
В те времена, из уст британского профессора, родившегося в XIX веке, это практически было равносильно языку ненависти. И философы, и ученые ненавидели то, как Бергсон полагался на интуицию в своих аргументах, и то, насколько нагло иррациональным был его проект – философ, который больше заботился об опыте, чем о реальности. Хотя сам Бергсон позже затерялся на фоне новых ярких теорий – хайдеггеровской версии феноменологии и французском экзистенциализме, но обе они многим обязаны именно Бергсону.
Бергсон был одним из тех, кто продвинул философию дальше вглубь нашего сознания. Он придал значение интроспекции и субъективности. Когда Бергсон поднял руки вверх, чтобы сказать: “Погодите, послушайте, время для меня работает совсем не так”, он положил начало интроспективной и эмпирической философии, которая стала очень популярной сегодня. Нравится нам это или не нравится, но всякий раз, когда мы говорим о “прожитом опыте” или “реальности моего состояния”, мы делаем легкий реверанс в сторону Бергсона.
Читайте также: Наш “здравый” взгляд на время может быть ложным