От русалок до алхимии: для ученых прошлого возможным было всё.
В 1936 году экономист Джон Мейнард Кейнс приобрёл сокровищницу неопубликованных записей Исаака Ньютона. Среди них было более 100 000 слов о тайных алхимических экспериментах великого физика. Потрясенный Кейнс назвал их “полностью магическими и абсолютно лишенными научной ценности”. Это неожиданное открытие, вкупе с одержимостью Ньютона поиском зашифрованных посланий в библейской Книге Давида, привело Кейнса к выводу: “Он был не первым в эпохе разума. Он был последним из магов”.
Увлечение оккультизмом не было исключительной чертой Ньютона. Многие современные учёные могут скептически относиться к заклинаниям, мифическим сказаниям и силам предвидения. Но для ранних мыслителей, заложивших основы современной науки это было реальностью. Для них мир кишел сверхъестественным: ведьмами, единорогами, русалками, звёздами, предсказывающими будущее, неблагородными металлами, которые можно превратить в золото или перегнать в эликсир вечной жизни.
Эти фантастические верования разделяли как неграмотные, так и образованная элита — включая многих предшественников современной науки, таких как химик Роберт Бойль, подаривший нам современную химию и закон Бойля, и биолог Карл Линней, разработавший таксономическую систему, по которой учёные классифицируют виды и сегодня. Их ныне архаичные убеждения не только не тормозили открытия, но, возможно, помогали им и другим ученым выдерживать жаркие дымные дни в недрах алхимических лабораторий или долгие холодные ночи на балконах астрономических башен.
Чтобы понять роль магии в стимулировании научного прогресса, важно осознать состояние образования в Европе тех времен. На протяжении Средневековья многие ученые были одержимы идеей, что знания можно почерпнуть только из древних текстов. В университетах преподавали по неполным, часто плохо переведенным копиям Аристотеля, Птолемея и Галена. Отклонение от мнения столпов было преступлением: в Оксфорде XIV века ученых могли оштрафовать на 5 шиллингов за противоречие Аристотелю. Любопытство считалось грехом наравне с похотью. Требовался мощный стимул, чтобы сбросить оковы древнего мышления.
Одним из первых влиятельных мыслителей, порвавших со старыми методами, был швейцарско-немецкий врач Парацельс в XVI веке. Отец токсикологии, известный своим новаторским использованием химических веществ в медицине, Парацельс был одним из первых в свое время, кто отстаивал важность экспериментов и наблюдений — философию, которая заложила основы научного метода. Парацельс показал ученым, что думает об их старых книгах, публично сжигая свои копии трудов Галена и Авиценны.
Но что привело его к такому экспериментальному подходу? Возможно, дело в том, что для Парацельса эксперимент был своего рода магией. Его труды сочетают научное наблюдение с оккультизмом. Для него медицина, астрология и алхимия были неразрывно связаны — разные способы раскрытия священных истин, сокрытых Богом в природе. Парацельс считал себя своего рода магом, каковыми, по его мнению, были Моисей и Соломон, каким позже будет считать себя Ньютон. Однако Парацельс верил, что божественное знание можно получить не только изучая священные писания, но и исследуя природу. Алхимический верстак, ночное небо — эти пути к Богу были для него надежнее любого пыльного старого учебника.
Квазинаучное, квазимагическое мировоззрение Парацельса оказало глубокое влияние на ученых последующих столетий. Как пишет историк Вайолет Моллер в своей новой книге “Внутри дворца звездочёта”:
“Для наших рациональных, упорядоченных умов XXI века карта знаний XVI века кажется беспорядочной, парадоксальной и запутанной территорией, где магию изучали наряду с геометрией, люди одержимо искали философский камень, а астрология была фундаментальной для многих сфер жизни”.
Но именно в этом перемешанном котле магии и природы выковывалась настоящая наука.
Возьмем астронома и датского дворянина Тихо Браге. Потеряв нос (и чуть не лишившись жизни) на дуэли, он увлекся парацельсовской медициной и астрологией. В то время ученым рекомендовалось изучать положение звезд не глядя в небо, а сверяясь с книгами, называемыми эфемеридами. Но Браге, относившийся к установленным научным нормам примерно так же, как Парацельс, понял, что эти таблицы неточны. Он посвятил свою жизнь созданию одного из самых точных и полных звездных каталогов своего времени в Европе, разрабатывая новые методы наблюдения и инструменты — включая секстант, используемый для измерения небесных высот и угловых расстояний.
Как и Парацельс, Браге двигала вера в то, что изучение космоса может приблизить его к Богу. Он горячо верил в астрологию и алхимию. В своей книге “De Nova Stella” Браге записал свои наблюдения сверхновой, которая прославила его — не только положение и характеристики звезды, но и смуту и несчастья, которые, как он считал, предвещала новая звезда. Пять лет спустя он наблюдал комету, настолько тревожную, что это побудило его отправить секретное донесение королю и королеве Дании с предупреждением: “вечный шабаш всех созданий близка”.
Король и королева серьезно относились к астрологическим предсказаниям, как и многие правители их времени, не устоявшие перед соблазнительной идеей мудрости, предоставляемой астрологическими прогнозами, финансирования своих империй золотом, добытым из ртути, или обещанием вечной жизни от философского камня. Так что в эпоху до исследовательских институтов и грантов науку финансировали богатые покровители. Астрологи и алхимики были неотъемлемой частью ранних современных дворов.
Возможно, самым щедрым покровителем науки всех времен был император Священной Римской империи Рудольф II. В своём дворце в Праге с 1570-х годов Рудольф нанимал математиков, астрологов, создателей инструментов и до 200 алхимиков. Он пренебрегал политическими обязанностями в пользу времени за собственным алхимическим верстаком или с натурфилософами на своей службе. Мастерские в его дворце были лучшими. Его “кабинет редкостей” содержал редкие предметы из Нового света, включая “рог единорога” (позже оказавшийся бивнем нарвала), которые ученым разрешалось изучать. Он был покровителем Браге и немецкого астронома и математика Иоганна Кеплера, осыпая их богатствами и ресурсами, держа их близко для составления гороскопов вплоть до своей смерти в 1612 году.
Эти инвестиции, независимо от оккультных мотивов тех, кто их делал, привели к реальному научному прогрессу: алхимия породила интерес к горному делу и изучению минералов, улучшения в процессе дистилляции, проектировании печей, вентиляционных систем и техниках изготовления стекла и керамики. Интерес к астрологии привел к улучшению линз, зеркал, астрономического оборудования и даже часов, которые использовались для измерения движения звезд.
Даже в XVII веке, когда появились узнаваемые научные учреждения вроде Королевского общества, сверхъестественное не отпускало ученых. Его президент, Ньютон, практиковал алхимию и расшифровывал библейские пророчества. Уважаемый член и естествоиспытатель сэр Кенелм Дигби верил в “оружейную мазь” — медицинское средство, которое лечило раны, если его наносили не на саму рану, а на оружие, ее нанесшее. Роберт Бойль потратил немало времени на исследование второго зрения — сверхъестественной способности некоторых шотландских горцев видеть будущее. Рене Декарт предложил научное объяснение круенации — распространенному верованию, что тело жертвы убийства спонтанно истекает кровью в присутствии убийцы. Уильям Харви, известный открытием кровообращения в теле, однажды препарировал жабу, которую считал фамильяром ведьмы. Ещё в 1749 году Линней призывал Шведскую королевскую академию наук начать охоту на русалок.
Для современного слуха почти всё это может звучать довольно нелепо. Но как пишет Эдвард Донлик в “Часовой Вселенной”:
“Мир был настолько полон чудес, что по-настоящему научный подход заключался в том, чтобы воздерживаться от суждений о том, что возможно, а что нет, и вместо этого наблюдать и экспериментировать”.
Для ученого XVII века возможно было всё, если только это можно было экспериментально изучить.
Сегодня мы знаем, чем закончилась эта история: вера в астрологию, алхимию и колдовство пошла на убыль там, где эмпиризм и скептицизм стали краеугольными камнями науки. Но возможно, увлечение ранних ученых оккультизмом должно напоминать нам о других принципах открытий: непредвзятости и любопытстве. Ведьмы, русалки и философский камень могли не пережить современной проверки, но именно любопытство к ним двигало реальный прогресс и позволило ранним мыслителям отойти от установленных норм.
В этом смысле любопытство — это своего рода магия.
Читайте также: Алхимия и формирование Теории цвета Ньютона
Комментировать можно ниже в разделе “Добавить комментарий”.